Девочка Манон уже выросла и стала красавицей. Ещё в детстве она потеряла отца. Её отец горбун умер. Он искал воду у себя на ферме. Мужчина хотел добиться справедливости, но люди поступили с ним жестоко. И вот спустя годы уже взрослая Манон желает во всём разобраться.
Ферму, где жила девушка, за малые деньги покупает семья Субейранов. Эти люди раньше специально засыпали источник. Все местные жители знали об этом, но всё скрывали. Они были напуганы. Манон живёт далеко в горах. Она пасёт овец и практически не общается с людьми. Одиночество и природа – вот всё чем живёт юная красавица. За ней пытается ухаживать племянник семьи Субейранов. Манон отвергает все его притязания. Парень не выдерживает такого отношения к себе и накладывает на себя руки.
Манон узнаёт правду о гибели отца и желает мстить обидчикам и всем тем, кто знал об этом и не решился помочь. Она перекрывает источник, оставив население без воды.
» - столь редкая гостья на русской сцене. Безусловный шедевр, в одночасье сделавший знаменитым тридцатипятилетнего итальянского композитора, снискав ему титул наследника великого Верди, наполнен морем музыкальных красот - как мелодических, так и гармонических, отменно инструментован и обладает большим динамизмом драматического развития.
Манон - один из самых загадочных и популярных женских персонажей в истории мирового искусства,
вдохновляющий без малого три века - «История кавалера де Грие и Манон Леско» аббата Прево была впервые опубликована в 1731 году - живописцев, писателей, режиссёров и композиторов. К моменту создания оперы Пуччини, премьера которой состоялась в 1893 году в Турине, уже существовали балет Галеви (1830), опера Обера (1856) и прогремевшая в 1884 году в Париже опера «Манон » Жюля Массне - и по сей день остающаяся главным конкурентом своей итальянской «сестры».
В связи с этим хочется вспомнить слова Джакомо Пуччини: «Манон Массне - это французский менуэт да пудра, моя же - это итальянские страсть и отчаяние. Это героиня, в которую я верю; она не может не завоевать сердца публики. Почему бы не быть и двум операм, посвящённым ей?
Такая женщина, как Манон, достойна иметь гораздо больше любовников».
Очередной раз убеждать в справедливости этих утверждений композитора предстояло Михайловскому театру на одном из премьерных спектаклей, 24-го октября сего года.
И это ему удалось! Удалось прежде всего за счет выдающегося выступления в главных партиях приглашенных итальянцев - Стефано Ла Коллы (Де Грие) и Нормы Фантини (Манон).
Тенор одномоментно захватил внимание публики своим - столь редким для наших северных широт - по-южному искрящимся тембром голоса. Его звонкие верхние ноты прорезали акустику театра словно острый нож - слоёный пирог. Да, поначалу певцу не хватало длинного дыхания, допетости заключительных нот во фразах, актёрской раскованности - но всё это спишем на сценическое волнение. Зато к трагическому последнему действию Ла Колла подошел во всеоружии своего таланта - и вокального, и драматического, - завоевав петербургскую публику целиком и полностью, без остатка.
От светлого начала оперы до мрачного финала дарование Нормы Фантини также раскрывалось постепенно. На фоне харизматичного партнера её персонаж выглядел весьма скромно в первом действии, да и вокально не всё было идеально, особенно широкое вибрато в верхнем регистре на форте. Но к последнему акту, в котором Манон и де Грие остаются одни и погибают, случилась удивительная метаморфоза!
Певица преобразилась актёрски, каждое спетое ею слово стало проникать в самое сердце слушателей, а смерть её героини растрогала каждого зрителя в зале.
Было бы совершенно несправедливо списать успех премьерного спектакля исключительно на счёт иностранных артистов.
Выступление Александра Кузнецова в партии брата главной героини было безупречно: мощный и вместе с тем благородный баритон, однородный на всём диапазоне, актёрская свобода. Менее убедительным был ветеран театра Николай Копылов в роли похотливого старика Жеронта, вокально лишь проиллюстрировавший свою партию. Впрочем, с точки зрения создания достоверного образа и к нему предъявить какие бы то ни было претензии решительно невозможно.
Оркестр Михайловского театра под управлением Михаила Татарникова продемонстрировал уровень, который ещё пару лет назад от него было бы трудно ожидать. Коллектив поднялся на ту ступень мастерства, на которой можно решать исключительно интерпретационные задачи, уже не заботясь о технических.
В тот вечер оркестр играл вдохновенно и с полной самоотдачей, чутко реагируя на темпераментный жест дирижёра,
и по праву стал одним из главных «забойщиков» триумфа.
Постановка, осуществленная Юргеном Флиммом (режиссёр), Георгием Цыпиным (сценограф), Урсулой Кудрна (художник по костюмам), Александром Кибиткиным и Себастианом Альфонсом (художники по свету), переносит действие во времена расцвета американского кинематографа - в 30-40-е годы прошлого века - на голливудскую киностудию. Манон - начинающая кинозвезда, карьера которой зависит от всесильного продюсера Жеронта, - вынуждена сделать выбор между стремлением к славе и деньгам и любовью к пылкому коллеге по актёрскому цеху.
Сюжет разворачивается как на киностудии, где ведется съёмка фильма, так и внутри этого фильма,
причем не всегда можно безошибочно определить, в какой из двух реальностей ты находишься в каждый конкретный момент...
Такая яркая «обёртка» не даёт заскучать оперным неофитам, для которых музыка и пение становятся качественным саундтреком к эффектному визуальному ряду, и в то же время не вызывает сильного отторжения у знатоков, поскольку в явное противоречие с замыслом композитора не вступает: в кино, как и в опере, присутствует изрядная доля условности.
Что ж, решение компромиссное, но коммерчески оправданное.
При наличии хороших певцов в главных партиях можно смело рекомендовать эту постановку отечественным любителям оперы, тем более, что произведение не звучало в сценических версиях много-много лет, и сегодня в нашей стране послушать «Манон Леско», кроме как в Михайловском, попросту негде.
Фото: Н. Круссер, С. Левшин, С. Тарлова
Фотографии предоставлены Михайловским театром
Событие, которого так долго ждали, наконец произошло: главная российская певица спела в главном российском оперном театре. И не просто спела, но и сыграла в полноценной постановке. Большой специально для Анны Нетребко поставил оперу по ее выбору - «Манон Леско» Пуччини. Таковы ее нынешние предпочтения. Певице, некогда блиставшей в легкомысленно-субреточных партиях для легкого сопрано, теперь интереснее репертуар более солидной весовой категории. Ее не пугают большой оркестр, низкий регистр, выматывающие дистанции. От Моцарта она целенаправленно движется в сторону Вагнера и итальянского веризма, одним из лучших экспонатов которого является «Манон Леско» (1893 г.; не путать с французской «Манон» Массне, написанной всего несколькими годами раньше).
Еще одно новое привходящее обстоятельство - тенор-муж, очень даже голосистый, подходящий на роль де Грие. Так что пара предпочитает не разлучаться, если есть такая возможность. И Большой театр им ее, конечно, предоставил. Для Анны Нетребко и Юсифа Эйвазова «Манон Леско» окрашена в дополнительные романтические тона - именно исполняя роли страстных, но несчастных любовников на сцене Римской оперы пару лет назад, они счастливо обрели друг друга в реальной жизни.
Итак, для полного комплекта нужен еще дирижер, заботливый к голосам главных ньюсмейкеров, впервые приспосабливающихся к огромному пространству Исторической сцены. Такой есть - молодой итальянец Ядер Биньямини, приглашенный самой Нетребко. Солисты слышны, рядом с высокими гостями уверенно звучат и местные певцы, особенно исполняющие партии злодеев: богатого старика-сладострастника Жеронта (Александр Науменко) и циничного брата Манон, сержанта Леско (Эльчин Азизов). Хору повезло меньше - его реплики не всегда догоняют слишком бойкий оркестр. Недостаточная аккуратность, впрочем, компенсируется темпераментностью. После Интермеццо в начале третьего действия, знаменитой симфонической зарисовки, рисующей тоску де Грие по арестованной Манон, маэстро церемонно поднимает оркестр в яме на поклон.
Ну и еще нужно грамотно подобрать постановочную команду. Нельзя сказать, что Нетребко - консерваторша, желающая стоять тумбой посредине сцены и заботиться только о своем голосе. Совсем нет, она может быть очень выразительной актрисой. Но и взбунтоваться, если что-то против шерсти, ей тоже ничего не стоит. Не стоит забывать размолвку дивы с немецким мэтром Хансом Нойенфельсом в Баварской опере во время постановки все той же «Манон Леско», в результате которой за две недели до премьеры нужно было срочно искать ей замену. Надо сказать, альтернативная сладкая парочка для этой оперы сейчас в мире есть - Кристина Ополайс и Йонас Кауфман, - и она способна задать жару на сцене не хуже, чем наши царственные супруги.
Постановщиком Большой театр пригласил известного драматического режиссера Адольфа Шапиро, в последнее время начавшего работать в опере и уже имеющего опыт общения с примадоннами: свою первую оперную постановку, получившую «Золотую маску» «Лючию ди Ламмермур», он делал с Хиблой Герзмавой.
Четыре очень условных пространства, в которых разворачивается сюжет, - острокрышный город Амьен, богатый дом в Париже, порт в Гавре и какая-то совсем загадочная Америка - практически никак не связаны между собой. Они соединены только высвечивающимися на черном занавесе (во время перемены декораций) отрывками из соответствующего романа аббата Прево - чересчур длинными. Зато появляющиеся после поднятия занавеса картины (автор декораций и бесчисленных костюмов - Мария Трегубова, хореограф - Татьяна Баганова) награждают публику сполна, деликатно сочетая гламур, зрелищность и приятную необязательность.
Дамир Юсупов / Большой театр
Чего тут только нет. Влюбленные улетают на воздушном шаре в Париж и уплывают на льдине в Америку. Среди арестантских товарок Манон обнаруживаются культуристка, трансвестит, негритянка в подвенечном платье, толстуха, карлица, женщина-змея. Белый бумажный городок Амьен и белый бумажный кораблик в Гавре противопоставлены черному царству парижской роскошной жизни Манон, в центре которого - огромное, чуть наклоненное зеркало, отражающее сцену, дирижерскую яму и даже первые ряды партера. В тот момент, когда Манон вспоминает брошенного ею ради этого черного будуара нищего студента де Грие, зеркало (благодаря современным сценографическим чудесам) перестает быть зеркалом, и сквозь него просвечивает кусочек утраченного счастья. В сочетании с посерьезневшей Нетребко, вмиг превращающейся из куклы, стервы и подружки оффенбаховской Олимпии в страдающую женщину, эта сцена оказывается очень эффектной.
Рядом с зеркалом - еще один символ: монструозная кукла, выросшая из той, что была в руках Манон в момент ее первого появления. Она устрашающе мигает глазами, двигает руками и постепенно облепливается чудовищных размеров мухами, заменяющими невинных косметических мушек.
Дамир Юсупов / Большой театр
Мир недобрых игрушек, болезненной буффонады и причудливых фантазий внезапно заканчивается в последнем, четвертом, «американском» действии, которое перевешивает все предыдущее. Это, собственно, прощание Манон, умирающей на руках де Грие, тут она совсем даже не подружка Олимпии, а внучка вагнеровской Изольды. Посреди сцены стоит пара в непримечательных черных одеждах и поет о страданиях, постепенно подходя все ближе и ближе к зрителю. Никакой Америки и вообще декораций нет. Только огромный пустой куб, по стенкам которого бесконечно стекают только что написанные строки-рыдания Манон. Вот и все. Дива поиграла в спектакль, теперь она может покорить зал одним своим голосом, интонацией, поворотом головы. И она это делает.
Первую оперную премьеру Большого театра в этом сезоне сложно назвать рядовым событием. Больше это похоже на встречу первых лиц. Будем считать, что встреча прошла успешно.
Вы сказали, она была в кожаном белье?
Именно. Кто-то её явно переодел, видимо, не хотел, чтобы её нашли в этом доме в столь непристойном виде.
Ага, вот и прозвучало «в этом доме». Круг замкнулся. И если секретарша не успела её додушить, потому что услышала шаги хозяина дома, через минуту обнаружившего у дверей тапочки брата и решившего хоть на время, но прикрыть «семейный позор», то кто же тогда убийца? Бобёрский-старший? Быть может, он всё-таки закончил дело? И кому, как не ему, важно было переодеть труп опять-таки из опасений «позора»? Или мстительная секретарша вернулась? Или майор пришёл повторить свою месть? Или руки сонного кузена оказались сильней, чем он тут рассказывал? Сплошные «или, или, или»…
Впрочем, подобные вопросы лучше выяснять уже в отделении - с криминалистами, медицинскими экспертами, психологами и прочими специалистами. Благо теперь мне есть что представить окружному управлению и комиссару лично.
Но сначала я позвонил нашим ребятам в морг, чтобы те забрали тело. Когда я вышел из библиотеки, все подозреваемые сидели в гостиной по углам, надутые, скорбные и хмурящиеся друг на друга. Каждый считал себя мучеником! Фигуристая Амалия в коротком платье разносила желающим повторный утренний кофе.
Мадемуазель Гонкур, - неожиданно вспомнил я, - прошу извинить, но мне придётся допросить и вас. Кое-что, увы, остаётся непонятным.
Разумеется, месье офицер, - лучезарно улыбнулась Амалия, без малейшего повода (как мне показалось в первое мгновение) швырнула поднос с кофе в подвернувшегося ей на пути Флевретти и резко дала дёру.
Не обращая внимания на взвывшего от боли капрала, я бросился в погоню, крикнув на ходу:
Никого никуда не выпускать!
Теперь-то стало кристально ясно, кто у нас настоящая преступница. Близкая подруга моей Эльвиры удирала от меня узкими коридорами замка Бобёрских, скользя вниз по каким-то крутейшим лестницам, ныряя за тёмные повороты и превосходя меня в скорости так, что я дважды терял её след. Но её каблуки так стучали, что определиться с направлением было несложно…
Хотя, по чести говоря, возможно, ей бы и удалось уйти, если бы не роковая случайность. Когда я наконец добежал до её комнаты, она лихорадочно продолжала паковать чемоданы, чисто по-женски не решаясь определить, что же всё-таки брать с собой - шкатулку с бижутерией или вечернее платье, шесть лифчиков или двое трусиков, выходные туфли или… три пары выходных туфель, одно большое полотенце или два маленьких… Поэтому на мои слова: «Вы арестованы!» она отреагировала с явным раздражением:
Да подождите вы с вашими глупостями! Дайте мне ещё пять минут.
Вы арестованы, - ещё строже повторил я, кладя руку ей на плечо.
С неожиданной нежностью она припала к ней щекой и губами и страстно взглянула на меня, вскинув ресницы:
О мой желанный офицер, где твои наручники, я хочу, чтобы ты сковал меня… в своих жарких объятиях! Обещай, что ты отведёшь меня в самую тёмную камеру, запрёшь дверь и допросишь меня, и снова допросишь, и ещё раз! Да-а… да-а…
Я опомнился лишь тогда, когда эта чертовка, стонущая мне в ухо, вдруг с силой оттолкнула меня и бросилась к дверям. Я рухнул, споткнувшись о её зимние сапоги. И поверьте, она могла бы второй раз от меня удрать, но… О женщины! Амалия попыталась утащить за собой чемодан! Замки раскрылись, содержимое вывалилось наружу, она едва не заплакала от горя, а я перестал вести себя как сентиментальный дурак.
Вам придётся пройти со мной в отделение. - Я резко завернул её руки за спину и защёлкнул наручники.
Дьявол, не сработало, - удручённо фыркнула она, разочарованно пнув предательский чемодан ногой. - А Элви говорила, что вы лёгкая добыча…
Я мысленно сделал пометку побеседовать кое с кем (и что там ещё она обо мне рассказывает?) и быстро проверил содержимое чемодана. Так, понятно, почему она не смогла с ним убежать - эдакую тяжесть даже я с трудом поднял! Под верхним слоем одежды и белья были аккуратно уложены ряды золотых вилок, ножей, чайных ложечек, молочник и двенадцать тарелок с гербами. Нехилое богатство, можно сказать, попытка ограбления века…
Я должна была это сделать, - выдохнула Амалия, низко опустив голову. - Он не оставил мне выбора.
Она, - поправил я. - Знаете, чистосердечное признание облегчает участь. Вы можете честно сказать мне, почему убили мадемуазель Манон?
Что-о?! - Служанка подняла на меня возмущённый взгляд. - Какое убийство? Никого я не убивала!
Ага, - не поверил я. - Все, значит, убивали, а вы нет! Зачем же тогда убегали?
Чтобы успеть спрятать всё это. Вы можете обвинить меня в воровстве, но никогда, слышите, никогда Амалия де Гонкур никого не убивала! Даже мух, хотя от них вся зараза в доме.
В её грозном тоне было что-то такое, что я предпочёл ей поверить.
Тем не менее вам придётся проехать со мной в отделение и дать показания там.
Как прикажете. Теперь я действительно в вашей власти. - Она окинула меня плотоядным взглядом и, выпятив немаленькую грудь, гордо прошествовала вперёд. Я сопроводил её в гостиную, где все остальные «подозреваемые» изо всех сил дули на ошпаренную коленку капрала. У секретарши кузена Бобёрского это получалось лучше всех, но, возможно, она играла на публику…
Оставив скованную табельными наручниками Амалию вместе со всеми гостями, я поманил к себе хозяина дома. Мне необходимо было поговорить с ним ещё раз. По-серьёзному…
Вы скрыли от меня, что мадемуазель Манон была одета несколько иначе. Где её одежда?
Откуда мне знать? - возмутился он, но покрасневшие уши и бегающий взгляд его выдали.
Ведь вы её переодели в это жёлтое платье? И даже добавили дурацкую маску для завершения образа. Предупреждаю вас, что попытки запутать следствие караются сроком от…
Да, это сделал я! - не выдержал домовой, брызгая слюной и едва не плача. - Я же говорил, что хотел защитить брата! К тому же такая непристойность в моём доме! Кожаное бельё, плеть, цепи - это же садомазохизм чистой воды! Я сбегал наверх за жёлтым платьем моей бабушки, в котором она выходила замуж (оно у нас передаётся по наследству), и прихватил ещё маску, привезённую из Вениции в прошлом году. Мне казалось, так будет лучше…
Но вы что-то хотели этим сказать? Ведь вчера в городе не было никакой костюмированной вечеринки или частного карнавала.
Вообще-то я надеялся, что вы увидите ритуальное убийство, а не банальный маскарадный костюм! Но вы своей глупостью запороли такой гениальный ход с моей стороны. Я хотел навести вас на мысль о каком-нибудь преступном сообществе, о тайных обрядах, о мистицизме и…
Вы начитались детективных романов.
Я? Не знаю, право, всё возможно, но тогда эта идея казалась мне очень здравой, - обиженно надулся месье Жофрей. - Но я слишком нервничал, когда вы осматривали труп Манон. Боялся, что вы уже поняли, что ее переодевали, и если мой голос меня выдаст, то вы можете заподозрить, что это я её убил! А утром вся эта фигня с переодеванием покойницы уже даже мне не казалась такой уж привлекательной…
Понятно. Что ж, готов признать, ваша версия с «ритуальным убийством» мне в голову не пришла. Ну а теперь прервёмся, кажется, приехали медики. - Я вытянул шею в сторону окна, заслышав рокот мотора подъезжающей машины.
Пьяные сатиры в чёрных халатах (обычная форма наших патологоанатомов) со смехом и скабрёзными шуточками унесли тело, дважды едва не выронив его с носилок, а я наконец смог спокойно позвонить шефу. Ввёл в курс дела, объяснил ситуацию и получил официальное разрешение доставить всех задержанных в участок.
«Теперь-то ему не будет скучно», - злорадно подумал я.
Впрочем, моя служебная обязанность была выполнена. Дело раскрыто. Преступники найдены, всё прочее уже дело экспертов, прокурора и судьи. Через полчаса на двух машинах все подозреваемые были доставлены в отделение. Больше часа мы с Флевретти потратили на то, чтобы заново записать показания, заполнить все бланки, подтвердить все подписи, и я даже успел начать первую страницу своего личного служебного отчёта, как шеф потребовал привести всю компанию к нему в кабинет. Не буду врать, что это получилось так уж легко. Нет, никто не сопротивлялся, но вы вспомните сами размеры кабинета - три на пять квадратных метров…
